Вышла в свет новая книга коллекционера и основателя галереи «Три века» Андрея Руденцова «Дегустация греха». В ней — ироничные истории из «антикварной» жизни самого автора, рассказы о русском рынке, клиентах и, конечно, произведениях искусства. С любезного разрешения «Издательского дома Руденцовых» ARTANDHOUSES публикует фрагмент главы «Новое и весьма неожиданное слово в атрибуции стиля ампир».

<…>

Мир любителей старого искусства разнообразен и порой непредсказуем, каждый из этих людей абсолютно уникален, загадочен и непрост. Описание всех разновидностей, типов, подтипов и психотипов этого удивительного сообщества достойно отдельного издания, увесистой книги, а быть может, даже энциклопедии.

Вот, к примеру, короткий список основных подгрупп, написанный без предварительной подготовки:

  • увлечённый и страстный коллекционер, держатель «купеческого слова» (большая мечта любого антиквара);
  • увлечённый и страстный коллекционер (мечта любого антиквара);
  • страстный коллекционер;
  • состоятельный коллекционер;
  • долго думающий состоятельный коллекционер;
  • богема;
  • будущий олигарх;
  • инвестор;
  • пыжащиеся;
  • говорящие, что «покупают искусство»;
  • скупые;
  • торгующиеся «всмерть» и покупающие;
  • торгующиеся «всмерть» и не покупающие (шишкотрясы);
  • «учителя»;
  • жулики мелкие;
  • жулики крупные.

Уверен, что каждый из вас, причастный к рынку старого искусства, с лихвой дополнит мой список и расскажет о своих «чёрных списках» и о своей «Красной книге» дилера.

Встречались на моём пути и такие странные собиратели, для которых не так важно приобрести частичку глубокой старины в свой дом, как только лишь решительным образом обозначить это намерение. Сам процесс переговоров и торговли приносит этим людям неимоверно большее наслаждение, нежели факт обладания предметом. Бесконечные телефонные звонки и визиты в галереи, обсуждение экспертиз и советы с дизайнерами, тщательные, до сантиметра, обмеры предметов и многодневные примерки с утверждением со своей второй половиной, строгой тёщей или личным экстрасенсом — вот что питает энергией этих «коллекционеров».

Словом, «мы регулярно заходим с милой за туфлями в CHRISTIAN LOUBOUTIN, но не везёт хронически: то нет у них нам нужного размера, то нет денег, но тут, увы, — у нас!»

Огромные килоджоули своей неуёмной энергии тратят эти перспективные (для следующих поколений антикваров) покупатели на особую цель — склонить вас согласиться с мыслью, что ваша цена неприлично высока и лишь только они способны справедливо оценить достоинства предмета и эквивалент этих достоинств в твёрдой валюте! Эти люди тратят дни и недели на получение своей доли эстетического адреналина — сломать вас и торжествовать! И в тот же миг, когда ваше благосостояние стоит на кону, в эти полные трагизма минуты, когда приходится вразрез со своими принципами и правилами принять это «хамское» предложение и получить за свой шедевр лишь малую часть его настоящей цены, этот горе-покупатель совершает невероятный кунштюк — он мгновенно отказывается от покупки, чаще всего в силу возникших «более выгодных» предложений.

В девяти случаях из десяти, как показывает многолетняя практика, именно эта категория граждан одновременно является и великолепными «учителями». Они лихо и непринуждённо подскажут вам, что «цены у вас неправильные», вы «неправильно развешиваете картины в галерее», удивятся, как «вы ещё не разорились при таком странном подходе к бизнесу», они ловко сравнят ваши «безумные цены» с ценами на точно такие же картины во Франции или в Израиле, одарят вас выразительным взглядом недоумения такой силы, за которым, как правило, следует смачный плевок в лицо!

Будьте начеку! Увернитесь!

***

После долгих лет знакомства с Мишей Блюмом он казался мне человеком добродушным и дружелюбным. Был Миша мужчиной большим и фактурным, что в сумме с предыдущими характеристиками делало его похожим на трогательного сказочного героя Кира Булычёва обаятельного Громозеку. Был он отзывчивым человеком, всегда пытался помочь решить любые задачи, встававшие на жизненном пути его друзей и товарищей. А его странная манера общаться, вносившая в начале нашего знакомства в мою тонко организованную натуру смуту и лёгкое непонимание, позже приносила мне только улыбки и радость. Возможно, я научился воспринимать её по-философски.

Каждый раз, приезжая ко мне в галерею, Миша бойко и уверенно рассказывал, как он удачно купил где-то в Европе картину Исаака Левитана или за большие деньги приобрёл фантастическую серебряную сахарницу в эмалях мастерской Хлебникова. С завидной регулярностью им покупались большие фигуры в стиле ар-деко работы румынского скульптора Деметера Чипаруса, невероятной красоты столы и кресла всевозможных стилей, коллекция пополнялась фарфором и стеклом, всеми видами прикладного искусства, что радовало его взыскательный вкус!

Мне везло много меньше моих родившихся под счастливой звездой бога Гермеса удачливых коллег. По странному стечению обстоятельств найденные мною скромные артефакты вызывали у Михаила страстное желание лишь только торговаться за них. Он регулярно заезжал в наше царство, выбирал среди всего старинного изобилия жертву, и начинался трогательный бенефис.

Тут важно напомнить, что Михаил мужчина крупный: при росте 190 сантиметров он имел 140 килограмм веса, был, как и положено удачливому бизнесмену, человеком напористым, упрямым, порой даже нахальным. Отвергая глупые формальности вроде договорённостей о встрече на определённое время, появлялся он всегда неожиданно, но уверенно. Отмерял шаги по галерее, изредка наступая мысами дорогих туфель 48-го размера на края стоящих на полу, прислонённых к различным предметам хрупких старинных картинных рам. Куски золочёного гипса тихо трещали от горя, отламывались и падали на паркет. Гипсовая мука уликами оседала на лакированной поверхности модных штиблет Громозеки, я же в это время ощущал себя сообщником этого мелкого преступления, ибо сам виноват, что не повесил вовремя произведение живописи на стену. Да и что это за потери, право, хорошему покупателю дозволено если не всё, то многое.

Михаил всегда курил. Как только сигарета его переставала подавать признаки дыма, он бросал её, доставал из пачки новую и подпаливал безжалостно огнём. Моё внимание часто было приковано к этому огненному угольку, поскольку пепел мой клиент не считал нужным сбивать, он всегда отламывался как-то сам по себе. Случилось однажды, что пепельный сучок, беззвучно надломившись над столешницей только что отполированного, вышедшего из реставрации стола, упал, увлекая за собой шипящую огненную бусинку. Всё это рухнуло вниз и начало безжалостно прожигать древесину. Но и это казалось мне сущими пустяками перед перспективой скорых и многочисленных продаж этому богатому господину.

В следующие разы я уже был более организованным хозяином. Лишь только намечался визит Михаила, как я тут же вешал картины на стены, ставил на стол большую пепельницу, а эти хлипкие столешницы с потрясающим рисунком среза красного дерева, именуемые «пламенем», накрывал специальными прямоугольными пластиковыми чайными салфетками, хаотично перекрывая углами одна другую, дабы пламя настоящее ненароком не нанесло им ожог. И ругал только себя, когда Михаил, устроившись в самом большом кресле, затрещавшем под ним, как сухая солома, потянулся-таки к пепельнице, зажал сигарету большим и безымянным пальцами, а указательным ловко по ней щёлкнул. Пепел упал, как ни странно, мимо, а вот огненный шарик оторвался от сигареты и угодил точно в лузу — единственное на всей поверхности стола место, не прикрытое салфетками, всего-то размером со спичечный коробок.

«Бинго!» — подумал я и вычел из своего бюджета неизбежный и скорый визит реставратора.

Будучи человеком весьма общительным, Михаил, всегда появляясь в галерее неожиданно, так же неожиданно и легко присоединялся к разговору на любую тему и легко солировал.

К примеру, произошёл забавный случай в конце февраля 2002 года. Москву окутали не желавшие сдаваться морозы. Мои друзья и коллеги знали наверняка, что после обеда я всегда в галерее, потому заезжали часто на беседы о культуре под чашку чая. Слово за слово рождались различные интересные идеи, некоторые из них созревали в проекты, порою даже и случалась прибыль!

На огонёк заглянул мой старший товарищ, коллекционер, писатель и сценарист Вячеслав Эдуардович. Сидим, чай пьём и мирно, но оживлённо беседуем на тему русской мебели эпохи ампира, одну из наших любимых тем. Делимся находками, очаровываемся эстетикой эпохи и даже сглатываем слюну, вспоминаем сопровождающие всё это цифры. Были времена!

Дверь без стука по-хозяйски отворилась, и на пороге появился Миша. Стоило только услышать ему «кодовое слово», поймать нить нашего разговора, как он мгновенно, не успев обменяться рукопожатием, внёс и свою весомую лепту в нашу дискуссию.

— Только что был в Париже! — начинает он с порога и, не дав возразить, что мы все когда-то были в Париже, добавляет по существу: — Вот там… — небольшая, но выразительная пауза, — это ампир! Настоящий ампир, не то что тут у вас.

— Я готов с вами поспорить, — интеллигентные замашки Вячеслава Эдуардовича мне кажутся даже неуместными, — в России этот стиль представлен высокими мастерами своего дела, возьмите творения Генриха Гамбса или, скажем, Андрея Воронихина, — легко оперирует фамилиями мой гость, — прекрасный гарнитур, выполненный гениальным Луиджи Руской в Эрмитаже, можно увидеть, между прочим!

Михаил на долю секунды застывает на месте, смотрит на оратора недоверчиво и странно, словно пытаясь понять, знаком ли ему язык, на котором разговаривает мой гость.

— Я вам сейчас, любезнейший, рассказываю про настоящий ампир! — немного раздражённо парирует приехавший только что из Парижа. — Не вот эти ваши… — Он делает в воздухе движения руками, передающие приветы пренебрежения вышеупомянутым мастерам.

— Позвольте, а имя Карла Росси как же? — не унимается патриот. — Тоже не в счёт?

Диалог в этом ключе длится ещё несколько минут, громкость повышается, но правда остаётся по-прежнему у каждого своя. Я занимаю нейтральную позицию, зная и одного, и другого.

— Это, уверяю вас, всё ерунда в сравнении с настоящим ампиром, который я видал в Париже, — гнёт свою линию нежданный гость. Он уже разместился в кресле и этим заставил меня сосредоточить своё внимание на сохранности обоих. — Вот теперь мне поясните, вы про какой ампир всё это время говорите? — прям как под дых своим вопросом, в тупик поставил искусствовед Михаил московского интеллигента. — Не молчите, что же вы? Говорите, про какой? — Курит и улыбается.

Вячеслав Эдуардович взглянул на меня, очевидно в поисках поддержки, но я внимательно следил за тем, чтобы большой гость вдруг не потянулся в сторону за каким-нибудь копеечным предметом, — кресло кричало о том, что этого оно не выдержит, треснет, хрустнет и развалится.

— Имперский стиль, или ампир, — начал мой гость как-то не совсем уверенно, опять взглянул на меня и продолжил, — стиль позднего классицизма в архитектуре и прикладном искусстве. Возник во Франции в период правления Наполеона I. — И вновь выразительный, даже чуть вопросительный взгляд в мою сторону. Вячеслав Эдуардович глазами интересовался, всё ли правильно он говорит, не изменилось ли что-то в последние дни, не произошло ли в истории искусств чего-то того, что он упустил, поскольку весь последний месяц провёл на своей даче в Эстонии.

Михаил не перебивал, он смотрел то на выступающего, то на меня и улыбался. Мы оба в этот момент осознали, что хитрый и коварный путешественник, кажущийся таким наивным простачком, знает про этот загадочный ампир то, о чём мы оба даже не догадываемся.

— Это всё хорошо, — приоткрыл он завесу тайны, — но я вам сейчас говорю про настоящий ампир! — И опять пауза, пожирающая наши искусствоведческие оголённые нервы. — Про XVII век!

Михаил привстал и взглянул на нас, влипших в свои кресла невежд, горящими глазами Наполеона. Глазами, которыми смотрел французский император на всю Седьмую коалицию европейских монархов до начала битвы при Ватерлоо, гоня мысли о возможном поражении прочь!

Вячеслав Эдуардович в этот момент сделал глоток уже остывшего чаю, глаза его в одно мгновение наполнились такой болью во имя искусства, словно ампирное кресло красного дерева, на котором мирно восседал старомосковский интеллигент, превратилось в электрический стул, рубильник которого наш собеседник Михаил рванул вниз могучей силой слова!

Мой старший товарищ попытался что-то возразить, но принятый им напиток забурлил, сменил направление своего русла, как меняют его бурлящие реки, и попал не в то горло, заставив писателя так не вовремя поперхнуться и закашлять.

Михаил победоносно молчал, я растерялся на мгновение.

— Простите, батенька! — воскликнул не имеющий возможности молчать, откашлявшийся знаток искусств. — О чём это таком вы говорите?.. — Возмущение опоясало напряжённое тело столичного интеллигента, историческая правда всеми силами рвалась наружу. Он не-го-до-вал!

Писатель уже набрал полные лёгкие спёртого горячими радиаторами воздуха, раскрыл было рот в желании доказать правду, но невидимая тень творца новой истории искусства схватила его горло своими сильными руками, он широко раскрыл удивлённые до бесконечности глаза и начал тихо стонать.

— Миша, так ты это про настоящий ампир?! — пришёл я на помощь всем присутствующим. — Про XVII век? — Я сделал акцент на цифре, и лектор многозначительно кивнул. На пару секунд вдребезги растерянный Вячеслав Эдуардович замер и вдруг посмотрел на меня полными слёз счастливыми глазами, я же продолжил: — Этого ампира у нас в стране днём с огнём не сыщешь! Это фантастически редкие предметы, я за все годы работы даже и не встречал, — демонстративно почесал затылок, — кажется. Не припомню даже. Более того, и не уверен наверняка, есть ли такие шедевры в наших музеях?!

— Я о том же! — лучезарно улыбаясь, произнёс революционер от культуры. А вот в Париже…

— В Париже дело другое. — Вячеслав Эдуардович отошёл от нокдауна. — Французы — они вообще особые люди, а ампир у них хорош как нигде… особенно именно этот… — век он так и не решился произнести вслух,  — про который вы рассказываете. Этот великолепен! Фантастически великолепен! Нигде нет лучше! — Он закатил глаза в небо и прошептал: — Париж…

Михаил улыбнулся и довольно быстро потерял к нам интерес, сегодня споры об истории стилей были безоговорочно выиграны им. Родоначальник стиля ампир великий император Наполеон подарил миру многое, включая фантастическую самоуверенность.

Как только Миша Блюм нас покинул, мой друг писатель произнёс одну фразу:

— Дорогой Андрей, мне тебя так жалко! Так жалко… — и минут десять молча допивал свой остывший чай.

<…>