До конца апреля 2017 года в музее-заповеднике «Царицыно» проходит выставка «Русское изобразительное искусство Серебряного века», представляющая более сотни живописных, графических и скульптурных работ из собрания Юрия Носова. Следующий исторический и художественный период — русский авангард — год назад с еще большим размахом экспонировался в выставочных залах «Рабочего и колхозницы». А пятнадцать лет назад стараниями Юрия Носова, организовавшего выставку в Музее личных коллекций, для большинства искусствоведов и зрителей открылась до той поры почти неизвестная ленинградская школа и существовавшее в 1926–1932 годах объединение «Круг художников».
Коллекционер и куратор со стажем Юрий Носов рассказал ARTANDHOUSES о «Черном квадрате» Малевича как формуле новой эстетики, о забытых художниках, собственных открытиях и о том, как самому стать экспертом.
Можете очертить границы вашего собрания?
Я собираю русское искусство первой половины ХХ века. Начинал я с работ шестидесятников и в первую очередь Анатолия Зверева, но со временем мои интересы сместились к началу века. В прошлом году на выставке «Русский авангард: от рассвета до заката» состоялась презентация каталога моей коллекции, и авангард — значительная ее часть. Сейчас в Царицыно я показываю то, что не вошло в ту экспозицию и что принято называть Серебряным веком. В последнее время искусствоведы трактуют эти понятия довольно широко, но на данной выставке я придерживаюсь более традиционного взгляда. В экспозиции представлены главным образом работы мастеров «Мира искусства» и «Союза русских художников».
Важная часть моего собрания — ленинградская школа 1920–30-х годов. Это мой самый амбициозный проект, которым я горжусь. Мне удалось найти и открыть целый пласт забытых к концу 1980-х художников — Владимира Гринберга, Александра Ведерникова, Александра Русакова, Марию Казанскую, Эдуарда Криммера, Татьяну Купервассер, Петра Львова, Вячеслава Пакулина и других. В 1990-е годы я как на работу каждый месяц ездил в Ленинград, встречался с наследниками, убеждал в своих добрых намерениях, покупал картины. Надеюсь, я их не подвел — организовал выставку в крупнейшем столичном музее (выставка «На берегах Невы» в Музее личных коллекций ГМИИ им. А. С. Пушкина в 2001 году. — ARTANDHOUSES), издал каталог, опубликовал около ста пятидесяти неизвестных работ, введя их в научный обиход. Художниками заинтересовались искусствоведы, другие собиратели. Ильдар Галеев в своей галерее стал проводить впоследствии уже персональные выставки этих художников. Изначально о таком эффекте я не мог и мечтать. Конечно, я понимал, что как покупатель копаю себе яму — цены я тем самым поднял, и какие-то работы стали для меня уже недоступны, но я считаю, что сделал именно то, что должен делать настоящий коллекционер. Ну а что со временем забылось, кто первым их открыл, то, как говорил Маяковский, «сочтемся славою — ведь мы свои же люди, — пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм».
Живопись Николая Григорьева, Петра Кочаловского, Александра Шевчеко, Бориса Попова
Мобили Юрия Носова
Почему именно эта тема вас заинтересовала?
Во-первых, высокое качество живописи. А во-вторых, возможность открыть новую (или хорошо забытую) страницу в искусстве. Еще в самом начале своей собирательской деятельности в «салоне» переводчика и драматурга Музы Павловой я познакомился с Георгием Дионисовичем Костаки. Я несколько раз бывал в его доме и там впервые увидел работы Кандинского, Малевича, Филонова, Поповой, Удальцовой, Древина. Мне не давал покоя его пример — то, как познакомившись с русским авангардом, он продал малых голландцев, серебро и стал собирать только его, открыв для нашей и мировой культуры это ярчайшее явление, сохранив, а затем подарив Третьяковке большую часть своих сокровищ. Мне тоже хотелось сделать собственное открытие, пусть небольшое. Я искал, что же это может быть, и мне повезло. В конце 1980-х годов, возвращаясь из Ленинграда, я листал старый, довоенный номер журнала «Искусство». Там была репродукция работы Гринберга. Я был поражен — какая великолепная вещь! К тому моменту я уже пятнадцать лет занимался коллекционированием, но даже имени такого не слышал. Вот она Атлантида! А дальше всё удачно сложилось. Я познакомился с известными ленинградскими искусствоведами Юрием Александровичем Русаковым, сыном художника Русакова, и его женой Аллой Александровной. Их рекомендации открыли мне двери в дома других наследников.
Живопись Алексея Пахомова, Роберта Фалька, Николая Тырсы, Владимира Лебедева
Живописная абстракция и контррельеф Петра Галаджева
Как вообще у вас возникла идея коллекционирования?
Я учился в английской спецшколе №1 в Сокольниках. Школа была привилегированная, там учились дети членов политбюро, писателей и дипломатов — дети Кагановича, Маленкова, сын Буденного, внук Молотова и так далее. Сейчас уже трудно представить, но в то время в экспозиции Третьяковки не было картин художников «Бубнового валета», не говоря уже о Малевиче и Кандинском, — искусство авангарда было под тотальным запретом как идеологически вредный материал. Тем не менее какая-то информация просачивалась — дети дипломатов привозили альбомы по искусству, и благодаря им я узнал о Поллоке, Мондриане, Шагале; какие-то книги, вроде монографии Бранкузи на румынском языке, мне удавалось покупать в книжном магазине «Дружба» на улице Горького, торговавшем литературой социалистических стран. Началось с покупок книг по искусству, посещения музеев. Появилось желание иметь какие-то произведение дома, но сначала это были скорее мечты.
Юрий Носов
«Трудный разговор»
2013
Вас кто-то учил разбираться в искусстве?
Я с детства хорошо рисовал, лепил, ходил в изокружок, собирался поступать в МАрхИ, среди моих друзей были художники. Как раз они познакомили меня с Толей Зверевым, который жил тогда неподалеку, и я начал покупать его работы. Я ходил на все выставки, и часто не по одному разу. Самообразование — это самое главное. Когда конкурируешь в покупках с олигархами, единственное, чем можно взять, — это знания. У меня есть несколько гипсовых архитектонов Малевича и его круга. Те, кто руководствуется только деньгами и готовыми экспертизами, никогда их не купят, потому что получить экспертизу на них невозможно. Поэтому арт-дилер продает их мне значительно дешевле, поскольку я не требую бумаг — я сам себе эксперт. Может быть, подарю их когда-нибудь Третьяковке. А то у них только один архитектон, да и от него осталась только центральная часть.
«Архитектоны» учеников Казимира Малевича
Вы сталкивались в своей коллекционерской практике с подделками?
Постоянно. Последние несколько лет я покупаю на аукционах во Франции, в Швеции, в США. Девяносто процентов русского авангарда там — подделки. В вышедшей в 2010 году монографии Энтони Партона о Наталии Гончаровой — больше половины подделок. Но это известная, нашумевшая история. Грустно, что и на Западе, и у нас часть «экспертов» сделали подтверждение подделок своей профессией.
Что делать, чтобы избежать их в коллекции?
Нужно самому учиться разбираться, тренировать глаз. Конечно, это не всем дано. Даже если искусствовед написал книгу о художнике, это еще не делает его экспертом по атрибуции — это разные вещи. Я знаю людей, которые прекрасно пишут об искусстве, но не могут отличить подлинную вещь от фальшивой. А кто-то не пишет статей, но у него есть «глаз». Это так же, как слух — я не услышу, а кто-то различит в оркестре неверно взятую скрипачом ноту. Если этого таланта нет, за коллекционирование лучше не браться.
Петр Галаджев
Контрельеф
Можете рассказать на примере какой-нибудь работы из своей коллекции, на что вы обращаете внимание, чтобы понять, настоящая работа или нет?
Это невозможно объяснить. Это интуиция, помноженная на насмотренность. Конечно, всё имеет значение — и подрамник, и холст, но главное — сама картина: мазок, фактура, композиция, манера. Поэтому всё время надо смотреть, смотреть, смотреть. В музеях, галереях, частных коллекциях. Чем больше ты видишь подлинных работ, тем лучше тренируется твой глаз. Полезно также видеть и изучать подделки. На самом деле, это иллюзия, что можно легко подделать, например, авангард. У меня есть несколько контррельефов Петра Галаджева. Видно, что это сделано сто лет тому назад. Металл, дерево — всё имеет патину времени. Вбитый гвоздь при естественном старении выглядит определенным образом, а забейте сегодня ржавый — всё будет по-другому, и дырочка от него будет другая. У нас любят говорить: «Моя пятилетняя дочка такой же “Черный квадрат” нарисует». Во-первых, не нарисует, а если нарисует, то всё будет не говорить — кричать, что это сделано вчера. А во-вторых, «Черный квадрат» — это формула новой эстетики, такая же как E=mc2, которую может теперь написать каждый школьник, но, чтобы вывести ее, надо быть Эйнштейном. Я дружил с Ефимом Моисеевичем Рояком, который был членом витебского УНОВИСа. На известной фотографии 1922 года он стоит по левую руку от Малевича. Он написал для меня в 1982 году повторение «Черного квадрата», и прямо на картине сделал надпись фломастером: «В память о моем любимом учителе». Год назад она была на выставке в «Рабочем и колхознице», и меня спрашивали, что в ней такого. Те, кто задают этот вопрос, не видят, что «Черный квадрат» — везде вокруг нас. Посмотрите на свой мобильник, на экран компьютера, на телевизор — кругом «Черный квадрат». Это формула новой эстетики ХХ века, которую Малевич и предсказал, и предвосхитил. Если бы «Черного квадрата» не было, сейчас, может, телевизор был бы из красного дерева с накладками из золоченой бронзы. Кстати, с этой работой вышла анекдотичная история. Несколько лет назад в Русском музее была выставка «Приключения “Черного квадрата”». Чего там только не было — супрематизм из сосисок, из дерева, из парчи, из резины! Я дал на выставку работу Рояка. В каталоге выставки черные квадраты Малевича и Рояка перепутали, и картину Рояка назвали работой Малевича. Хотя дарственная надпись на моей картине со временем и выцвела, я всё же могу ее легко различить даже на репродукции.
Я часто спорю с музейными сотрудниками, особенно по поводу художников ленинградской школы. Бывает, в каком-то каталоге и на выставке появляется фальшивая работа как картина художника, которого я хорошо знаю, много раз пересмотрел его работы у наследников. Бывает наоборот — мою работу опубликовали со знаком вопроса. Я первый открыл этих художников, показал в музейном пространстве и чувствую, что несу за них ответственность. Поэтому я спорю, убеждаю, привожу аргументы. Со стороны это может казаться бурей в стакане воды, но для меня это очень важно, и для искусства важно. И для художника, который уже не может за себя постоять! Я считаю, что мое мнение уже достаточно профессиональное, и не только потому, что я занимаюсь этим около сорока пяти лет.
Живопись Константина Зефирова, Павла Кузнецова, Александра Куприна, Роберта Фалька, Давида Штеренберга
Какими работами в коллекции вы гордитесь?
Конечно, «Курдянкой» Александра Шевченко, которую я практически извлек из небытия. Началось с того, что ко мне попала хорошая поздняя работа Шевченко «В детском парке», и у нее был закрашен белой краской оборот. Я захотел поменять подрамник и решил сделать это сам. И когда я снял работу со старого подрамника, под ним по периметру картины я увидел непокрытые краской участки, на которых проглядывало изображение. У меня сразу мелькнула мысль, что на обороте более ранняя и более ценная работа. Я отнес картину хорошему реставратору, и через пару месяцев, когда была раскрыта половина картины, он позвонил мне и сказал, что там изображена какая-то «негритянка на фоне моря»! Этой «негритянкой» оказалась курдянка из аджарской серии, близкая «Двум курдянкам» из Русского музея, написанная в начале 1930-х годов во время путешествия художника по Кавказу. На персональной выставке Шевченко в Третьяковке в 2010 году они висели рядом. Вот этим я горжусь — я открыл эту работу, спас ее для русской культуры. Если бы я этого не сделал, прошло бы еще лет сто, краска бы окончательно окаменела и раскрыть изображение было бы уже невозможно.
Еще одна важная для меня работа и эстетически, и эмоционально — «Портрет Асеевой» Давида Штеренберга. Вы наверняка знаете романтическую историю про Ксению Михайловну Асееву, вдову поэта-футуриста Николая Асеева, одну из пяти сестер Синяковых, в которых были влюблены Хлебников, Маяковский, весь цвет Серебряного века, и ее безумный роман со Зверевым, который посвящал ей стихи, писал по пятьдесят писем в день и изображал ее на бесчисленных портретах. Когда я познакомился с Асеевой, она была уже пожилая дама, Зверев был моложе ее почти на сорок лет. Она с гордостью рассказывала о том, как Толя приревновал ее к врачу, который ее осматривал, счастливая тем, что ее ревнуют. Я покупал у Асеевой ранние работы Зверева. В то время мы уже были знакомы, он часто бывал у меня дома, выпивал, рисовал, но работы получались разного качества, а у Асеевой были отборные вещи. Бывая там, я всё время с вожделением смотрел на этот портрет Штеренберга, но был уверен, что она никогда с ним не расстанется. Потом всё-таки решил попробовать — и она согласилась. Знаете, у многих женщин так бывает — как их ни нарисуй, всё плохо. Даже Ахматова, как известно, была недовольна портретом Альтмана. Так же и Асеева — ручки черненькие, ножки не такие. А Толик рисовал ее юной, прекрасной, и дом был завешан его портретами. Она жила напротив телеграфа, сейчас на этом доме мемориальная доска ее мужа, Николая Асеева. Когда я уже с деньгами ехал за портретом, мне захотелось купить ей цветы. Это сейчас цветы на каждом шагу, а тогда, в 1980 году, — какие цветы в марте? У какой-то бабушки я нашел мимозу — совсем забыв, что она изображена с мимозой на портрете, и ее это растрогало. Она сказала: «Вряд ли портрет вам нравится, вы, наверное, как Костаки, для коллекции покупаете». Так ей этот портрет был не мил. Хотя это, конечно, шедевр. Асеева вспоминала, как они с мужем были на премьере фильма «Броненосец “Потемкин”» в 1926 году, как к ней подошел Штеренберг и предложил написать портрет и как она мерзла у него в мастерской. Отсюда, видимо, и темные кисти рук.
Еще один раритет, совсем небольшой, — фотография Шаляпина, которая интересна автографом: «Маленькому дружку моему Любочке, с поцелуем дарю на память». Шаляпин подарил эту фотографию семилетней Любови Орловой в 1909 году на детском празднике, где она танцевала, предсказав, что она станет великой актрисой. Фотография всегда хранилась у нее дома.
Фото Федора Шаляпина с автографом — посвящением актрисе Любови Орловой
Сколько всего работ у вас в коллекции?
Не так уж много — около пятисот.
Продолжаете активно пополнять собрание?
Продолжаю, но, конечно, уже не так, как раньше. В 1990-е годы я каждый месяц покупал по пять-шесть работ. В Ленинграде, у арт-дилеров, на аукционе «Альфа-Арт». В начале 1990-х разброс цен был там от пятисот до пяти тысяч долларов — в этих рамках всё умещалось. Потом, когда наши олигархи обратили внимание на искусство, цены стали расти в геометрической прогрессии. Но, обладая опытом и знаниями, можно что-то находить, даже имея более скромные возможности. Сейчас коллекция пополняется раз в несколько месяцев. Да и хранить уже негде, честно говоря. Часть картин, которые не помещаются на стенах, и так уже в чулане.
У вас есть сформулированная стратегия собирательства, вы ищете что-то целенаправленно?
Нет. Я давно понял, что, если выстроить стратегию и решить, что я покупаю, допустим, только русские портреты начала XIX века, можно вообще ничего не собрать. Я слежу за тем, что появляется на рынке, и, если мои средства позволяют, покупаю. Разумеется, в тех хронологических рамках, которые уже сложились. Конечно, я не буду покупать Клевера, Крыжицкого или Кондратенко и других художников салонно-академического направления конца XIX — начала ХХ веков, но если попадется Владимир Лебедев, Лентулов или Шевченко за какую-то адекватную цену — куплю. Это уже иррациональный процесс.
Графика Федора Богородского
Скульптура Георгия Мотовилова, Александра Самохвалова, Юрия Носова, Алексея Агилева
Вы рассматриваете свою коллекцию как инвестицию?
Однозначно нет. Есть коллекционеры, точнее арт-дилеры, которые легко продают работу, если им дают больше, чем они заплатили. Я некоторые работы не продам ни за какие деньги — они уже висят на стенах, я без них жить не могу. Конечно, какие-то вещи я продаю, потому что мне нужны деньги, чтобы купить что-то более интересное. Но если бы была возможность, я бы не расстался ни с одной работой. Естественно, я знаю, сколько это может стоить на сегодняшнем рынке, я разбираюсь в ценах, но я не сказал бы, что моя коллекция — это инвестиция. Это мое окружение, атмосфера, в которой я живу.
А вообще в принципе можно рассматривать искусство как инвестицию?
Конечно, можно. В 1990-е годы я помогал составить коллекции нескольким людям, поскольку обладал уже достаточным опытом. Возможно, для них это стало хорошей инвестицией. Если на Западе человек покупает Ван Гога, и ему объяснили, сколько он стоил раньше и сколько будет стоить через десять лет, он кладет его в банковский сейф и ждет — это инвестиция, холодный расчет. Но когда речь идет о коллекционировании, я уверен, что даже очень богатые люди относятся к этому иначе.
Скульптура Юрия Носова и Сальвадора Дали
Вы сказали, что возможно, подарите какие-то работы Третьяковке. Вы в принципе видите для своей коллекции музейное будущее?
Когда-нибудь, возможно, я задумаюсь об этом. Хотя что такое музеи? Это бывшие частные коллекции, которые национализированы, куплены или получены в подарок. Должны существовать и те, и другие. Частный коллекционер более мобилен, независим в принятии решений, ему не нужно согласовывать каждое действие со множеством инстанций. И он, как правило, большой энтузиаст, в отличие от музейщиков, которые часто оказываются равнодушными чиновниками. В начале 1990-х на западных аукционах продавались великолепные работы за смешные цены для нефтедобывающей страны, как русских художников, так и иностранных. Ничего не было куплено. По большому счету, это трагедия. За счет чего Георгий Савицкий собрал в Нукусе великолепную, третью по величине коллекцию авангарда 1920–30-х годов? Он приходил с горящими глазами к художникам и их наследникам, и все — Павел Кузнецов, который еще был жив, Ангелина Фальк, вдова художника, — бесплатно отдавали ему работы просто потому, что видели его увлеченность и любовь. А теперь коллекция в Узбекистане, это уже другая страна. Недавно мой друг был в Киеве в Музее русского искусства — пустые залы, он ходил по ним один. Где будут эти работы завтра? Лучше бы они разошлись по частным коллекциям и всё равно бы всплыли через какое-то время. А теперь они там практически похоронены. Похожая ситуация в музеях стран Балтии, куда в советское время, как и в другие республики, из центра направлялись замечательные картины. В свое время вдова Алексея Пахомова, отличного художника, продавала мне великолепные вещи своего мужа, потому что понимала, что я это люблю и дорожу каждой работой. В Третьяковской галерее есть порядка тридцати работ Пахомова. В 2000 году исполнилось сто лет со дня его рождения — ничего, никакой выставки, сто десять лет — ничего, в экспозиции висит одна работа. Я же неоднократно публиковал и показывал его вещи. Вот почему частный коллекционер необходим. Он дополняет и отчасти заменяет работу музеев. Но покупку шедевров для национальных музеев должно финансировать государство, а директора должны этого добиваться, а не повторять мантры про отсутствие денег.
Живопись нонконформистов Анатолия Зверева и Дмитрия Краснопевцева
Вы не только выставляете свои работы, но и сами проводите экскурсии по этим выставкам. Вам это зачем?
Для меня это общение. Актер выходит каждый вечер на сцену, а где может встретиться с публикой коллекционер? Мне любопытно, что говорят люди, что они думают, как воспринимают мои работы. Надеюсь, и я могу им рассказать что-то интересное.
Вы не только коллекционер, но и художник…
Скорее, скульптор. Я уже говорил, что в детстве хорошо рисовал и хотел стать архитектором, но жизнь сложилась так, что я поступил в Военный институт иностранных языков, потом преподавал. Мобили (кинетические скульптуры) я стал делать в начале 1960-х годов и только в прошлом году наконец провел собственную выставку и издал каталог. Трудно объяснить, зачем я это делаю. Когда художник пишет портрет или пейзаж, он передает образ реального человека, ландшафта. А я создаю новую форму из ничего — не было этой формы, а я ее произвел. Она ни на что не похожа — это не птица, не лист, не камень. Просто равновесие, гармония. Это меня мотивирует и интригует.
Юрий Носов
«Встреча Малевича с Колдером»
2012
Можете дать совет начинающему коллекционеру?
Развивать свой вкус, как можно больше ходить в музеи, на выставки, смотреть подлинные вещи и тренировать глаз — ничего оригинального я не скажу. Искать новые имена и недооцененные явления в искусстве, общаться с художниками, коллекционерами, изучать старые каталоги. Если доверять экспертизам или западным аукционам, можно сильно ошибиться. Феликс Вишневский каждый день в старом плаще с драным портфелем, в котором было тридцать тысяч рублей (огромные по тем временам деньги!), объезжал те немногие магазины, что были в 1950-е годы. Картина считалась работой неизвестного художника, а он видел руку Тропинина и в результате собрал коллекцию нынешнего Музея Тропинина и московских художников его времени. Легких путей здесь нет.
