Художник Илья Федотов-Федоров сегодня необычайно востребован, редкая групповая выставка в московских галереях и музеях обходится без его работ в духе биоарта — с искривленными ветками, куколками бабочек, камнями и насекомыми. Пришедший из зооинжинерии, он работает с биоморфными формами на территории искусства и пытается создать свою замкнутую экосистему. ARTANDHOUSES поговорил с художником о поиске себя, проблемах молодых художников и будущих проектах.
У вас завершился очередной, очень активный выставочный сезон. Вы для себя подводите какие-то творческие итоги?
Конечно. Я делаю это каждый год 18 июня, в свой день рождения. Это достаточно точный подробный анализ, после которого обычно впадаешь в депрессию, но в этом году обошлось без нее. Вообще, я стараюсь, чтобы каждая выставка была лучше предыдущей не в глазах окружающих, а для меня самого. Я сам должен видеть, что это не повтор, а что-то новое в той теме, с которой я работаю.
Как вы приходите к этим темам, которые выражаются в названиях ваших выставок — «Человек разумный одинокий», «Замкнутые системы, или Ничего общего с тихоходкой», «Общество эксперимента»? Анализ взаимоотношений человека с самим собой и окружающим миром, экзистенциальные поиски есть почти в каждой вашей выставке.
Поиск идей, смысла и тем, наверное, главное занятие в жизни художника. Мы живем в языковой цивилизации, все наши действия, поступки и мысли мы структурируем в слова. Но у каждого человека в жизни возникает такой момент, когда у него вдруг нет слов, чтобы описать возникшие эмоции, ощущения и ситуации. Это поле как раз и заполняет искусство.
Если говорить о теме одиночества, то это не про одиночество рядом с близким человеком или одиночество в социуме, это именно ощущение себя непонятым. Мне кажется, что я с этим ощущением столкнулся еще в детстве. Мне всегда было сложно с другими детьми, и я часто себе придумывал игры, сам в них играл, вместе со мной играли насекомые и растения, ящерицы и т. п. Помню, я играл в прятки с лягушонком или собирал с ним сокровища — он убегал, а я шел за ним, собирая по его следам крышечки, коряги, один раз даже нашел «деталь от космического корабля», она до сих пор у меня хранится. Поэтому тема природы для меня очень естественна, но не связана, например, с экологией или местом человека в ней. Для меня природа неотъемлема от темы поиска себя.
Когда я видела ваши работы на выставках, мне всегда казалось, что человек, создающий именно такие работы, должен жить в условной Карелии и каждый день в лес ходить. Тем не менее вы живете в Москве, огромном мегаполисе, и удивительным образом близки к природе. Как это возможно?
Сейчас я живу в Солнцево, и у меня рядом есть лес и пруд, и, конечно, я часто их посещаю. При этом я не веду отшельнический образ жизни где-то в чаще леса, это правда. Но если вы приедете ко мне домой, то увидите в квартире множество коряг, веток, засушенных куколок бабочек, богомолов, шелкопрядов, кораллов, заспиртованных птиц и змей. Что-то висит на стенах, лежит на полках. У меня совсем не хватает места…
Причина интереса к природе как раз и заключается отчасти в ее дефиците на территории мегаполиса. Я не так давно ездил на соленое озеро Баскунчак, это уникальное место. На огромной территории нет практически ничего, одна высушенная степь. Природный пейзаж, но при этом удивительно неживой, вызывающий ощущение тотальной пустоты. Вдруг на этом фоне вы видите тоненькую веточку сантиметров двадцать, которая возвышается над остальными травами — это такое растение в тотальной пустоте, естественный гербарий, если хотите. Одинокое присутствие природы в пустоте — это то, что мне интересно, это именно вычленение объекта из массы, а не ощущение чащи леса, которая является крайне насыщенным пространством.
Как вы собираете материал — все эти букашки-листочки — для своих работ?
Специального похода за материалами я, конечно же, не устраиваю. Это постоянный поиск. Я был в Париже (казалось бы, ну что в Париже можно найти для меня?) и совершенно случайно наткнулся на сосновую шишку, которая лежала на очень людной улице. По ней прошло, очевидно, такое огромное количество ног, что она превратилась в плоскую, растоптанную версию себя. Я такой фактуры никогда не видел и конечно взял ее с собой. Сейчас мне уже привозят материалы друзья, и очень активно вовлекаются в этот процесс поиска. Мой нынешний день рождения совпал с моей грядущей персональной выставкой, я попросил всех мне дарить природные объекты (мне нужны были камни — аметисты, змеевик). В wish-листе я открыто об этом написал: «Дарите мне камни, бабочек, кораллы». В итоге мне принесли коровьи зубы, двадцать засушенных бабочек, колбу из мха, богомола и еще много необычных подарков.
То есть теперь все эти «подношения» мы увидим на выставках? Каков ваш принцип отбора?
Мой принцип отбора часто связан с ущербностью объекта. Например, в лесу множество молодых деревьев, на пути которых были камни. Они тратят много сил и времени для преодоления барьера, из-за этого вырастают кривыми и слабыми. Вот эта нетипичность, слабость, ущербность в объектах мне очень интересна. Я выбираю то, что претерпело какие-то изменения и является дефектным по отношению к своему виду.
В каком виде вам интереснее воплощать свои идеи?
У меня есть и графика, и скульптура, и даже живопись. Но на данный момент главный медиум для меня — инсталляция. Работа с пространством и создание своего замкнутого мира, замкнутой экосистемы — это то, что мне интересно.
У вас огромное количество выставок, о вас пишут многие журналы и ресурсы, у публики вы ассоциируетесь со словосочетанием «модный художник». Вам это помогает в работе с коллекционерами, при продажах?
Смотря что вкладывать в слово «модный». В этом году у меня было приблизительно пятнадцать проектов в музеях, галереях и лишь одна выставка, связанная с «модной площадкой», в универмаге «Цветной». Пушкинский музей совместно с «Цветным» сделал выставку «Внутри искусства», посвященную 120-летию первого рентгеновского снимка. Мне дали возможность поработать с уникальным материалом — с реставрационными кусками с полотен Ван Гога, Кандинского, Шагала и так далее. Я понимаю, что сам никогда бы не получил доступ к этому уникальному материалу, и с «модой» эта выставка лично для меня никак не связана. Я не думаю, что люди обращают внимание на «модный/немодный», или это длится очень недолго, может быть, просто все изголодались по природе…
В каких коллекциях есть ваши работы?
В коллекции Музея современного искусства, в фонде «Екатерина», в частных коллекциях, и сейчас идут переговоры с другими институциями. Кстати, скоро буду читать курс лекций в «Свободных мастерских» при ММСИ на тему «Самопродвижение художника», и я часто думаю о том, что я буду рассказывать. И до сих пор не очень понятно, что должен делать молодой художник. В общем-то он никому ничего не должен, а с другой стороны, нужны интересные работы, нужна тема, нужны связи и тому подобное…
Ведение соцсетей для современного художника важно?
Не думаю, что это очень важно, хочется — веди, не хочется — нет. Это как игра в покемонов, хочешь — играй, хочешь — не играй. Хотя в инстаграме у меня несколько раз пытались купить работу, и еще кураторы онлайн-музея из Испании попросили работы для сайта.
Наверняка вы читали резонансную статью, вышедшую перед фестивалем «Форма», в которой молодые художники рассказывали, на что они живут. Вы с какими проблемами сталкиваетесь?
Художник — это одна из самых сложных в плане заработка профессий, с другой стороны, сложность компенсируется тем, что художники делаю то, что хотят. Они мало от кого зависят, кроме как от денег, если бы они еще и от денег не зависели, у них бы вообще была райская жизнь. Очень сложно жить на средства, выручаемые от продаж. У меня, например, очень дорогое производство — эпоксидная смола, производство нестандартных аквариумов, которые делаются вручную. Часто я участвовал в выставках, чтобы иметь возможность сделать новую работу. Если есть бюджет на производство работы и нет цензуры, то 99% художников согласятся на выставку ради того, чтобы просто сделать то, что они давно хотели, но у них не было денег на материал.
У меня еще есть трудности с перевозкой и сохранностью. Мои работы из стекла и потому очень хрупкие, почти всегда на выставках одна-две работы портятся. Монтажники, которые работают на выставках, являются либо грузчиками, либо строителями, и они совсем не задумываются, что они вешают. Чаще всего им плевать, поэтому лучше всего всё делать самому.
Вы учились в «Свободных мастерских», в Школе Родченко. Сегодня довольно часто возникает дискуссия, действительно ли современному художнику так уж нужно институциональное образование?
Мне это помогло понять, что то, чем я занимаюсь, это искусство. Я до этого просто не знал, что я работаю в поле искусства. То есть я бы мог долгие годы фотографировать микроскопом, собирать ветки и бабочек и делать странные муравейники и копить это всё у себя дома и задавать себе вопрос: «Тварь я дрожащая или право имею?» Вообще сказать себе, что ты художник, очень страшно и сложно. Я уверен, все люди творческих профессий через это проходят. Для того, чтобы хотя бы внутри себя сказать, что ты художник, писатель, композитор, нужно иметь смелость. Ведь, по сути, ты сравниваешь себя с Пикассо и Малевичем, которые в твоей голове и являют собой слово «художник». У меня это осознание пришло во время поездки в Гималаи.
Вы рассказывали, что «подхватили вирус современного искусства» в Метрополитен-музее. Что такого вам там приглянулось?
В России, к сожалению, нет ни одного музея, где можно было бы проследить эволюцию современного искусства. У нас есть Музей современного искусства, в котором нет постоянной экспозиции, есть Третьяковка, которая заканчивается на авангарде, и всё. Поэтому мы не можем в одном месте посмотреть эволюцию искусства, узнать, как оно трансформировалось. Это невозможно осознать лишь по книгам или репродукциям. В Метрополитен-музее это возможно в какой-то мере, хотя и это не стопроцентная историческая выкладка, плюс там настоящее «кладбище шедевров».
В будущем сезоне у вас наверняка будет множество проектов. Расскажите о них.
У меня запланированы две персональные выставки в следующем сезоне. Одна из них будет в галерее Anna Nova в Санкт-Петербурге, это будет оммаж Петровской Кунсткамере. Также у меня будет персональная выставка, которая продолжает проект «Коллекции розовой книги №2» — первую серию этих работ я показал у Игоря Маркина в Арт4 в этом году. Это продолжение темы субъективного сохранения информации, где в качестве частиц памяти выступают природные объекты.
