В издательстве «КоЛибри» вышла книга воспоминаний современников о работе с Марком Шагалом и его витражных проектах по всему миру, от Меца и Цюриха до Чикаго и Нью-Йорка. Рассказы для монографии «Шагал. Витражи» собирала Натали Азан-Брюне, исследователь творчества художника. С любезного разрешения издательства ARTANDHOUSES публикует отрывок из книги с эссе Бенуа Марка, сына знаменитого мастера-витражиста Шарля Марка, с которым Шагал дружил и продолжительное время сотрудничал.

Витражная мастерская Симона Марка

Воспоминания

Бенуа Марк

«Я начал работать в мастерской в 1973 году вместе с моими родителями, Брижит Симон и Шарлем Марком, в семейной мастерской Симона, чья история насчитывает двенадцать поколений и существует в Реймсе с 1640 года (тому есть свидетельство – шедевр, подаренный Пьером Симоном корпорации).

Когда я начал там трудиться, шла работа над витражами Марка Шагала для трех окон хора Реймсского собора, первый торжественный показ которых публике состоялся в 1974 году в присутствии художника.

Это были последние витражи, расписанные Шагалом в Реймсе.

В дальнейшем его мастерскую в Сен-Поль-де-Вансе снабдили конструкцией, позволявшей подвешивать витражи при естественном освещении, так что художник был избавлен от дальних поездок.

При каждой перевозке витража он призывал на помощь Брижит и Шарля, а также еще одного мастера-витражиста. После росписи витражи перевозились в мастерскую Реймса для обжига и монтажа свинцовой протяжки и лишь затем отправлялись в то место, для которого были предназначены.

Интерьер Реймсского собора
В глубине внизу — хор с общим видом витражей | Общий вид витражей

У меня сохранились прекрасные воспоминания о Шагале в Реймсе в период с 1958-го (тогда он делал первые витражи северного деамбулатория собора в Меце) по 1974 год, о его повседневной работе, в которую он вкладывал кипучую энергию. Он непрерывно что-то придумывал, порой размышлял, иногда тревожился, но, получив советы от Брижит и Шарля, вновь возвращался к вдохновенному творчеству.

Шагал всегда был скромен и стремился услышать искреннее мнение товарищей по мастерской в обстановке взаимоуважения и конструктивной командной работы художника и мастеров. Узнав объективную оценку, он пристально вглядывался в свое произведение, затем снова приступал к делу.

Шагал часто говорил: «Я рабочий», и вовсе не из ложной скромности». Он действительно испытывал глубокую потребность в том, чтобы его творение, его послание, созданное с любовью, дошло до самого сердца людей, достигло глубин их души.

Порой он поднимал взгляд с улыбкой, словно пролетающий ангел, который узрел вознесение, услышал чью-то молитву или уловил мечту о небесах, и этот взгляд свидетельствовал о беспрестанном поиске на волне вдохновения.

Он невольно распространял вокруг себя мощную жизненную силу в стремлении разделить, передать то, что получал, с помощью своей поэзии, благодаря невероятно тонкому восприятию света, пронизывающего мир.

В Реймсе Шагал проработал в общей сложности два года и первое время жил прямо у нас дома при мастерской. В дальнейшем он останавливался в гостинице в центре и часто приходил в мастерскую пешком, рано утром, проходя мимо собора и задерживаясь там, чтобы проникнуться его духом. Он заходил к кондитеру около мастерской и покупал нам вкуснейшие шоколадные конфеты, которые так любили все члены нашей команды.

Поздним утром случались перерывы, когда он стоял с чашкой чая перед своей работой. В эти минуты отдыха он рассказывал нам о своей жизни, весело и выразительно, чем-то напоминая Чарли Чаплина.

То были особенные мгновения — как и обеды у нас дома, когда мы имели удовольствие разделить трапезу с этим светлым человеком.

Он работал без устали, в сосредоточенном напряжении, ведь ему приходилось трудиться над монументальным произведением. Когда разделенное на рабочие фрагменты панно начинали соединять, чтобы в итоге получился законченный витраж, Шагал что-то обсуждал с помощниками, они вместе вносили кое-какие изменения, и обстановка при этом была отнюдь не такой возвышенной, как в храме.

Некоторые паузы побуждали его ненадолго расстаться с монументальностью витража, и тогда он работал с гравировкой. Просил вырезать стекло небольших размеров, чтобы он мог поработать с ним в иной манере. Он вкладывал в эти фрагменты поэзию и любовь, в чем можно убедиться, взглянув на представленные здесь изображения стекол с гравировкой.

У истоков многолетнего сотрудничества Шагала, Брижит и Шарля стоял один человек — Робер Ренар, архитектор, инспектор по охране памятников, занимавшийся в тот момент Мецским собором. Тогда, в 1957 году, он свел моих родителей с художником Жаком Вийоном, и результатом этой встречи стали первые изготовленные ими витражи современного художника в интерьере здания, объявленного историческим памятником. Затем, в 1958 году, состоялось знакомство с Марком Шагалом по поводу создания второго окна северного деамбулатория того же собора.

Так началась дружба, полная доверия, уважения и любви, продлившаяся вплоть до последних витражей для церкви Святого Стефана в Майнце, Германия.

Случалось, что иногда в мастерской было мало работы. В 1964 году, в период временных трудностей, мастерская весьма своевременно получила заказ от Дэвида Рокфеллера и его семьи на изготовление витражей для церкви в Покантико-Хиллз, США, и Шагал снова с удовольствием погрузился в работу. Я испытал глубокое потрясение, узнав, что на протяжении многолетнего сотрудничества с моими родителями художник великодушно и щедро дарил им все свои работы, предназначенные для выполнения французских и израильских заказов.

Эта команда, союз мастера и художника — по моему мнению, волшебный взаимообмен, в котором творческие индивидуальности приобретают общую позитивную направленность, бесконечно обновляясь и развиваясь.»