В Московском музее современного искусства совместно с Фондом содействия развитию современного искусства RuArts открывается первая ретроспективная выставка современного художника и фотографа Виты Буйвид с поэтическим названием «Моя любовь не струйка дыма…»
В работах Виты объединены фотография, живопись и коллаж, они находятся в коллекциях многих музеев и галерей мира. Экспозиция займет пять этажей музея и включит в себя проекты, созданные автором в период с начала 1990-х годов по настоящее время. ARTANDHOUSES поговорил с Витой Буйвид о влиянии Петербурга на жизнь художника, магии пленки и преимуществе постановочной фотографии.
Вы переехали в 1989 году из родного Днепропетровска в Санкт-Петербург. Чем вас привлек этот город?
Я собиралась в Петербург с самого детства. Однажды из командировки моя мама приехала с подарком, она привезла набор открыток с панорамными видами Ленинграда, они были вытянутой горизонтально формы. Из-за этого нестандартного формата мне стало казаться, что Петербург — это удивительное место. Мне и сейчас кажется, что Петербург — город более горизонтальный, плоский. Москву, например, в такую панораму втиснуть сложно. Но это я уже сейчас размышляю об этом, а в пятилетнем возрасте всё было просто: «Вот волшебное место, мне надо туда, и я буду там жить».
Как этот город на вас повлиял? Вас же причисляют к ярким представителям петербургской артистической сцены.
В этом городе я стала художником с большой буквы «Х», до этого я уже ощущала себя живописцем, но сформировалась я, конечно, именно в Петербурге. В Москве я живу уже более пятнадцати лет, а чувствовать себя продолжаю петербургским художником. С этим городом мы нашли друг друга. Раз в неделю я непременно собираюсь вернуться обратно.
«Без названия»
Инсталляция
2014
Насколько я знаю, вы были близки с художницей Беллой Матвеевой, которая, помимо своих артистических занятий, держала еще и салон, где, можно сказать, царил дух декаданса. Я знаю, что у нее бывали абсолютно разные люди — от Влада Мамышева-Монро до Милен Фармер и Брайана Ино. Каким это время было для вас?
Белла — это моя ближайшая подруга. Общество, которое собиралось у Беллы, было действительно очень разноплановым и интересным. У нас с Беллой сложились глубокие и взаиморазвивающие отношения, мы смогли много дать друг другу в творческом плане. Я ей — как фотограф, а она мне — как культуреггер. Я с ней сделала одну из своих самых ранних серий под названием «Художник и модель». Сначала я снимала моделей на фоне ее картин, во второй части этой серии в кадре присутствовали уже художник (Белла) и модель. Я снимала ее с очень крупной обнаженной моделью, и это все восприняли как эпатаж. В советское время в фотоклубах было принято снимать симпатичных молодых девушек в стандартных позах, чтобы «было красиво». А мы думали не о красоте, а о психологическом портрете художника и его отношениях с моделью.
С Беллой меня познакомила наша общая модель Эва Рухина, которая позировала буквально всем фотографам Петербурга. Я делала техническую вспомогательную съемку Эвы для картин Беллы, так всё и началось.
Серия «Художник и модель»
Ч/б авторская печать, тонирование
1990
Вы же и сами раньше рисовали. Что вас заставило взять в руки фотоаппарат?
Я взяла его в руки вынужденно, из-за бывшего мужа. До этого я была очень хорошо знакома с самим процессом фотографии. Я, можно сказать, росла на руках у фотоклуба «Днепр», среди фотографов. Я очень хорошо знаю историю советской фотографии. В те времена существовала традиция обмена фотовыставками между фотоклубами. Я всё это внимательно смотрела, из-за чего я теперь эксперт в области, например, литовской фотошколы или новокузнецкого фотоклуба. Самой же снимать мне было не очень интересно. А муж оказался прирожденным учителем, ему была необходима аудитория, и ею стала для него я. Он фактически заставил меня снимать. Я тогда жила у него в Полтаве, была «гоголеманом», зачитывалась повестями Гоголя. И вот когда я подносила видоискатель к глазу, я через него видела: «Ага, вот это — как Борис Савельев, а это — как Слюсарев». Значит, не буду нажимать кнопочку, я же не хочу, как у них. У меня всё время возникало это сопротивление, повторять никого не хотелось совершенно, а хотелось быть собой. В живописи-то мне казалось, что я никого не повторяю, что у меня больше свободы и возможностей. А на самом деле оказалось, что всё ровным счетом наоборот. Хотя сам процесс написания картин мне нравится больше — с этими запахами краски, тактильными ощущениями. Я также, например, считаю: много фотографировать вредно. Условно: есть у вас талант, и, если вы каждый день будете фотографировать всё подряд в Инстаграм, вы его быстро израсходуете. Если же я раз в год возьму камеру и щелкну пять кадров, а не три гигабайта, тогда будет толк. Я даже своим студентам в Британской высшей школе дизайна настоятельно рекомендую не щелкать, как щелкунчики, и снимать пореже.
Серия «Past Painted». Без названия
Пигментная печать на хлопковой бумаге, акварель
2011
Вы же до сих пор снимаете на пленку?
Да, хотя иногда приходится использовать и «цифру», но я стараюсь с этим бороться. Мне кажется, в цифровых технологиях не хватает мистики. При съемке на пленку может кончиться эта самая пленка, этот момент сопровождается очень мощным всплеском энергии у фотографа. Потом пленку проявляешь, пока крутишь ее в бачке, думаешь о ней. Она начинает насыщаться этими духовными вибрациями. Я даже когда-то начинала писать исследование о мистической природе фотографии. В пленке присутствует серебро, которое обладает еще и мистическими свойствами, например, в легендах с вампирами борются с помощью именно серебряных пуль. Есть еще такой момент в фотографии — когда при проявке на снимке появляется тот, кого мы обычным взглядом не видим. Конечно, это обыгрывается в фильмах ужасов и триллерах. Но это же правда бывает, мне показывали такие негативы. Я даже сама сфотографировала как будто бы НЛО. Было это так — мы жили в коммуналке, и однажды на соседней улице я увидела старинный сундук, набитый женскими вещами, которые, судя по всему, принадлежали актрисе или балерине. Я решила снять как раз Эву Рухину в этих нарядах на крыше нашей мастерской в знаменитом сквоте на Фонтанке. Пошел дождь, поэтому я быстро сняла ее на две камеры, чтобы не перезаряжать пленку. При проявке на обеих пленках разных фирм оказался странный кружок со свечением вокруг. Конечно, к этому можно скептически относиться, но иногда происходят в жизни вещи, которым нет объяснения.
Вы кого-то из зарубежных фотографов знали в начале своего пути — может быть, Диану Арбус или Роберта Мэпплторпа? На вас кто-то оказал влияние?
Если считать, что я начинала в 1990-е годы, то да. Мы тогда старались читать зарубежные журналы и книги, потом сами начали выезжать. Мне повезло получить классическое филологическое образование, знание английского языка мне помогло. Я могла не только картинки разглядывать в «Art in America», но и читать тексты. Я очень много общалась с шведскими фотографами, которые мало известны у нас. Очень сильно на меня повлияла куратор Мария Линд (директор стокгольмского арт-центра Tensta, одна из самых активных и публикуемых кураторов и теоретиков, автор книги «Современное искусство и его рынки». — Авт.). Сегодня это мировая звезда, а свою первую выставку под названием «Брызги из фонтана» она делала с русскими художниками, среди которых были я и Белла Матвеева.
Именно Мария подсадила меня на семиотику. На нынешней моей выставке будет инсталляция «Десерт», которая даже посвящается Марии Линд, правда, сама работа выполнена немного в ироническом ключе. Дело в том, что Мария везла нас на машине из Стокгольма в Гётеборг на выставку и по пути останавливалась в каждой шведской «деревне», и в каждой «деревне» были музей или галерея современного искусства. В 1990-е годы для нас это казалось чем-то невероятным, и это уже невозможно было видеть. Ты мог зайти в огромное современное помещение и увидеть в центре крошечную работу, одну. После нашей шпалерной развески это всё оказалось для нас культурным шоком. И на меня повлияли именно шведские художники — Йенс Саландер, фотограф Анника Карлссон-Риксон. Кстати, впервые работы Мэпплторпа я тогда же увидела в Стокгольмском музее современного искусства, где проходила огромная его выставка.
Серия «Семейный портрет в интерьере»
2011
Судя по тем жанрам, в которых вы работаете, вас больше интересует постановочная фотография. Вы не снимаете стрит или репортаж, почему?
Меня часто визуально раздражают многие вещи, вокруг нас много лишних предметов. Мне всё время что-то не нравится. Я перфекционист, поэтому в своих работах могу повторить понравившуюся ситуацию в нужной мне обстановке и деталях. Я улучшаю и подправляю, такая «фабрика грез» получается. Хотя всё мое творчество — на основе реальных событий.
Серия «Люби меня, как я тебя»
Фотобумага, ручная авторская печать, вязаное кружево
1992
Вы часто снимаете в стиле 1920-х, 1940-х годов — вас именно стиль интересует или само время?
В то время на фотографии как раз было мало лишнего. Кадры из той эпохи лаконичные, может, тогда просто не было такого обилия вещей. В фотографиях той поры присутствует здоровый минимализм, который меня завораживает. Сейчас же глазу не на чем остановиться. Я поэтому еще предпочитаю черно-белую съемку, потому что в монохроме можно красочную современную аляповатость хотя бы «убить». Название моей выставки, кстати, как раз из песни той эпохи. «Моя любовь не струйка дыма…» — это строчка из танго 1936 года «Я возвращаю ваш портрет». Серия, которая вынесена на титул выставки, выполнена в китчевой стилистике. У меня есть такое подозрение, что в периоды тоталитаризма китч набирает обороты, подменяя серьезные вещи, а настоящее искусство замирает. На этой выставке также присутствует военная тема, не связанная с какой-то конкретной войной. Но мы же все понимаем, что где-то всё время идет война. Для меня эта строчка из танго предвоенных лет из-за предчувствия войны, которое в ней уже ощущается, еще и поэтому стала определяющей.
