Московский концептуализм — направление, зародившееся в советском неофициальном искусстве на заре 1970-х годов. Термин ввел в оборот в 1979 году знаменитый теоретик искусства и куратор Борис Гройс. Концептуализм имеет дело не с предметным миром для созерцания и эстетической оценки, как это принято в традиционном искусстве, а с идеями, символами и словом. Сегодня художники направления — гордость современного российского искусства. Именно им был отдал павильон России на главном смотре современного искусства — Венецианской биеннале — последние шесть лет. Среди ключевых фигур московского концептуализма — Андрей Монастырский, Вадим Захаров, Ирина Нахова, дуэт Виталия Комара и Александра Меламида, Илья Кабаков и, конечно, наш сегодняшний герой Юрий Альберт, фирменным приёмом которого считается «ироничное цитирование» известных произведений искусства и художников.
Альберт, лауреат Государственной премии в области современного искусства «Инновация», приехал из Кельна, где проживает с 1990-х, в Москву на презентацию каталога своей последней выставки в Московском музее современного искусства, которая прошла в 2013-2014 годах. ARTANDHOUSES поговорил с художником о тонкостях московского концептуализма и осмыслении современного искусства.
На обложке каталога слова куратора Кати Деготь: «Обезьяна и Карандаш — любимые персонажи Альберта — пришли в музей. Обезьяна растолковывает Карандашу, что такое абстрактная скульптура. На пьедестале написано, что это изображение обнаженной женщины. Карандаш в недоумении: перед ним какая-то дырка от бублика». Довольно меткое описание ситуации с пониманием современного искусства.
Во многом современное искусство задумывалось как механизм разделения на тех, кто «понимает», и тех, «кто не понимает». На игре с проблемой «понимания — не понимания» построена и существенная часть моих работ.
«В галерее», 1987. Холст, масло.
На игре с проблемой «понимания — не понимания» построена и существенная часть моих работ.
Порой не всякий специалист в состоянии интерпретировать ваше творчество.
Это большая иллюзия. Так называемый «концептуализм» — самое понятное, а, главное, самое открытое к пониманию искусство. Вот, например, вы смотрите на пейзаж Сезанна. Вы же не можете сразу сказать, что вы его поняли. Нет окончательного понимания. Или «Бурлаков на Волге» Репина — тоже нельзя понять до конца. Большинство же произведений концептуального искусства открыто к объяснениям и рассчитано на то, что человек начнет разбираться. В 2012 году я, как куратор, делал выставку об истории московского концептуализма в ГЦСИ (Государственный Центр современного искусства) Нижнего Новгорода. Экскурсии водили волонтеры. Но сперва такую экскурсию провели для самих волонтеров. Одна девочка вышла и говорит: «Ну, наконец-то нам привезли понятное искусство». Считаю, что это совершенно правильная рецензия.
«Что касается моего мнения…», 1987. Фанера. Акрил.
Одна девочка вышла и говорит: «Ну, наконец-то нам привезли понятное искусство». Считаю, что это совершенно правильная рецензия.
Кто вы в московском концептуализме?
Есть теория, и во многом она верна. Ее предложил мой друг, художник Витя Скерсис. Он выделил в московском концептуализме две линии — аналитический концептуализм, и, кажется, индуктивный. Одна линия, и не то чтобы резкая граница, идет от Ильи Кабакова, вторая — от Комара и Меламида. Ее Витя называет аналитической. К ней принадлежу и я. «Комар и Меламид» и группа «Гнездо» оказали на меня большое влияние. Как они работают? Берется некое общепринятое предположение о том, «что такое искусство», доводится до абсурда, выстраивается новая модель. Авторы смотрят, что из нее получится.
Банки с пеплом для картин из серии «Мои любимые книги», 2001. Цветная фотография.
«Соцарт», придуманный Комаром и Меламидом, имеет довольно простую модель, имеющую условие — представить себе художника, искренне делающего то, что остальные делают как халтуру, и который будет писать «Слава КПСС» с той же интонацией, с какой он пишет жене «Я тебя люблю».
Если совсем упрощать, то на том же, с некоторым развитием, основывается и мое творчество, на создании каких-то моделей и изучении того, как они работают, а также условий, при которых объект может быть назван произведением искусства.
Вы где-то учились?
В 15 лет попал в мастерскую Комара и Меламида. На двери была табличка «Известные художники 70-х годов». Одна из работ меня поразила. Это была «Золотая песчинка на черном фоне» из серии «Работы с отрезанным верхним левым углом». Я перевернул одну работу углом вниз. На следующий день разразился скандал: авторы показывали работы каким-то важным визитерам, и вдруг, на месте их картины с отрезанным левым верхним углом оказалась уже моя работа с отрезанным нижним правым. Так я понял, что изменив чужую работу, можно превратить ее в свою.
«Юра, ты не Лихтенштейн». Из серии «Я не…», 2010. Холст, акрил.
С детства мечтал стать художником, конечно, рисовал гипсовые головы и натюрморты, ходил по музеям. Поступил в Московский государственный педагогический институт на художественно-графический факультет. Выгнали за прогулы.
Да, но вы же принадлежите к знаменитой художественной династии.
Прихожусь внучатым племянником Жаку Липшицу, известному французскому скульптору-кубисту. В 10 лет я сделал небольшую скульптуру из пластилина «Мальчик с собакой». Родители решили, что я — талант, и отправили ее с оказией в Париж. Наверно, они надеялись, что Липшиц признает меня достойным продолжателем семейной традиции. Но он просто отлил ее из бронзы и прислал обратно в Москву. Примерно тогда же я не смог сдать экзамены в скульптурный класс МСХШ и лепкой больше никогда не занимался. А статуэтка много лет пылилась на полке.
Вы так чудесно жонглируете художественными техниками: графикой, живописью, фотографией, инсталляцией, видео. Но уловить «вашу руку» — не просто.
В этом ряду я не первый. Такого рода искусство, которым я занимаюсь, которое ближе к практическим воплощениям разных теорий и моделей искусства, требует применения разных техник. Но так как ни одной техникой я не владею до конца и хорошо, мне легко их менять. То, что называется «авторский стиль», «по руке узнать мастера» — напрочь отсутствует, ибо особо и не нужно. Скорее, можно узнать метод мышления.
«Воздух из Государственной Третьяковской галереи», 1979. Стеклянная банка, металлическая крышка с резиновой прокладкой (реди-мейд), бумага.
То, что называется «авторский стиль», «по руке узнать мастера» — напрочь отсутствует, ибо особо и не нужно.
Ваша выставка в Московском музее современного искусства, каталог по ней вы сегодня представляете, чья была идея сделать из ретроспективной в общем-то выставки — «меняющуюся во времени инсталляцию»? Ваша или куратора Екатерины Деготь?
Предлагая мне сделать эту выставку, в музее поинтересовались, кого хочу видеть в качестве куратора? Я подумал, Катю Деготь, с которой мы прибываем в хорошем неполном взаимопонимании. Она тогда ответила: «А зачем тебе куратор? Ты что, сам не можешь свои работы выставить?». Я решил: «Наверное, могу. Конечно, могу. Но это скучно. Я же их видел много раз!»
Мы поразмышляли, что такое ретроспективная выставка, что от нее люди ждут. И придумали построить из моих работ инсталляцию на эту тему. Катя попросила критиков и искусствоведов описать словами работы, но зритель видел вначале только тексты. Кстати, с существенной частью этих объяснений я категорически не согласен.
«Живопись для слепых», 1989. Оргалит, пластик, эмаль.
И такой, в общем, ироничный сценарий экспозиции-игры имел успех у зрителя.
Ирония по отношении к своим работам. К зрителю я отношусь со всем почтением. В конце концов, быть зрителем — тоже работа. Чтобы что-то понимать, хоть Серова, хоть Репина, хоть Павленского, хоть Альберта, это работа, которую надо проделать. Другое дело, что многие этого не понимают. Вот ядерная физика. Мы ее понимаем еще меньше чем любой «черный квадрат». Но все почему-то уверены: раз ее изучают в научных институтах, наверное, вещь нужная, и на всякий случай относятся с уважением. Общество решило, раз эксперты считают, что это нужно, значит — нужно. Не думаю, что в Германии больше людей понимают современное искусство, чем в России. Но в обществе есть доверие к демократически назначенным экспертам: «Вот я не понимаю, но раз наша мэрия решила построить музей, наверное, не просто так. Или, раз не понимаю, значит надо плюнуть и пойти на футбол? А может все-таки попытаться?». В музее Людвига, например, в будний день народу не то что бы много, но больше, чем в здании Третьяковки на Крымском валу.
Как вы считаете, после трех проектов на Венецианской биеннале, посвященных московскому концептуализму, это направление заинтересовало мир вне России?
Стелла Кесаева (известный коллекционер и меценат, создатель выставочного Фонда Stella Art Foundation, — прим. автора), как комиссар русского павильона, твердо заявила: «Я считаю, что московский концептуализм важен, поэтому я буду его показывать, пока являюсь комиссаром». И сделала правильный репрезентативный выбор. Блестящая инсталляция Вадима Захарова, которая, правда, была не до конца правильно понята, и проект Ирины Наховой. Для современного мира важно, что художник — женщина. Андрей Монастырский поведал историю группы «Коллективные действия», для широкого внешнего мира закрытой и не совсем известной системы. А Венецианская биеннале — то место, где все увидели.
«Искусство делает свободным», 2004. Неоновые трубки, акриловое стекло.
Помимо сольного творчества вы работаете и в арт-группах…
Мы называем их творческими объединениями. Группа «Купидон», куда, помимо меня, входят Андрей Филиппов и Виктор Скерсис, сейчас в некотором перерыве. Мы художники близкие, но в рамках концептуализма различные, иногда противоположные. У каждого свои модели искусства. Мы пытаемся их соединить в одном пространстве. Наши работы вступают в диалог. Такие парадоксальные инсталляции — тоже результат столкновений не до конца совместимых представлений об искусстве. С труппой «Эдельвейс» делаем перформансы. На конференции по перформансам в Еврейском музее изучали влияние музыки Вагнера на вес посетителей. Выяснилось, что слушая Вагнера, особенно в Еврейском музее, некоторые похудели, некоторые поправились. В третью группу — «Царь горы», — вхожу я, Андрей Филиппов, Виктор Скерсис и Павел Давтян. Мы занимаемся живописью. Первый наш проект уже был выставлен. Поехали во Францию, в Экс-ан-Прованс, забрались на гору Св. Виктории и оттуда написали пейзажи места, где стоял Сезанн. Сейчас занимаемся аллегорической абстракцией.
Вы большие затейники!
А как же! Иначе не интересно!
